- 76
- 295
Астрид Цирендор. Имя, будто вырезанное на мраморной плите. Пепельные волосы лежали так ровно, что казалось — сам ветер обходил её стороной. Разговаривала она тихо, почти шепотом, с той породистой отстранённостью, что бывает у людей, которых воспитали не родители, а правила. Эмоции? Видимо, она забыла их в каком-то старом ящике, запертом на ключ, который больше не существует.
Её глаза… ониксовые, как мокрый асфальт ночью. Не просто смотрели — прожигали, оставляя за собой ледяной след. Рядом с ней становилось холодно не из-за температуры — из-за присутствия. Холод шёл от неё, как от стены, за которой что-то дышит, но не дремлет.
Пустой взгляд, выверенные до миллиметра жесты, костюм — выглаженный так, будто он только что сошёл с чертежей военного парада. Всё в ней говорило: “Осторожно”. Потому что за этой хрупкой, отточенной сдержанностью скрывалось нечто, чего лучше не касаться. Вопрос был только в одном — осмелишься ли ты постучать в эту чёрную дверь, за которой душа, и если да… готов ли ты к тому, что она тебе откроет?
Семья «Цирендор» представляет нечто больше, нежели простую семью в США. Тайна их семейства хранится до сих пор, а они сами словно живут в отдельном мире. Джонатан Цирендор - бывший военный полковник армии США. На момент рождения и взросления маленькой еще Астрид, был жестоким и суровым но никогда не причинял вреда, хоть и методика учения была слишком суворой. Для других родителей это было слишком строго, но именно Джонатан смог сделать из дочки наследницу своего состояния, и некое подобие его самого. Холодна. Жестока. Сдержанная.
“Джонатан…
Знаешь, были командиры, что кричали. Были те, кто орал, пока глотка не садилась, как будто сила в децибелах. А он — нет. Он говорил тихо. Спокойно. И от этого у тебя внутри всё сжималось, потому что если Цирендор что-то произносил, значит, выбора у тебя уже не было.
Он не был садистом — не путай. Он просто верил в порядок. В дисциплину, вырезанную скальпелем. Никаких сантиментов, ни себе, ни другим. Страх перед ним был как холодная вода в затылок — не убивал, но держал в тонусе.
Про дочь его, Астрид… я видел её пару раз, когда она была ещё щенком, лет шести, может. И даже тогда в её взгляде было что-то от отца. Никакой наивности. Только ожидание — будто она уже тогда знала, что всё человеческое ей ни к чему. Джонатан не растил ребёнка — он закаливал сталь. И, чёрт возьми, он знал, что делает. Говорят, она теперь как он. Если это правда — мир может начать волноваться.”
- Характеристика которая висит в личном деле Джонатана Цирерндора, со времен службы.
«После того как Джонатан ушёл из армии — а ушёл он, как всегда, без шума, без парадов, без прощальных речей — он будто растворился. Но мы-то знали: такие, как он, не уходят. Они просто меняют форму.
Через пару лет стали ходить слухи — про одну группу ЧВК. Работали чисто. Без следов. Без тел. Только результат. Название всплыло в одном из рапортов — ‘Panthera’… С латыни — «Барс». Хищник, что идёт один и убивает точно. Почерк Джонатана, как по трафарету. Ни фотографий. Ни точного состава. Только тень, что время от времени мелькала в зонах конфликта. Всё, что можно было услышать — шёпот в закрытых кругах и истории, которые заканчиваются на полуслове.
И, знаешь… если он действительно стоял у руля той группы — значит, мир стал ещё немного холоднее. Потому что там, где Джонатан Цирендор, — там порядок без права на сомнение. И холод, от которого уже не отогреться.»
- Из личного диалога между офицерами армии США.
Детство у Астрид было в достатке. Не в золоте, не в бриллиантах на подушке, а в чём-то более тонком — в порядке, в чётких рамках, где не было нужды бороться за кусок хлеба, но и ждать подачек никто не собирался. Всё, что давали, — нужно было заслужить. Даже внимание.
Мать… Роксания Нуар.
О ней говорили шёпотом — и не потому, что боялись, а потому, что уважали. Чёрное пальто с прямой линией плеч, тёмно-синий костюм, белая блузка. Безупречный вкус, выверенный до запятой. Она не сменила фамилию после замужества. И не потому, что была против Джонатана — просто Нуар звучало так, как она жила: в полутоне, на грани света и тени. Председатель Совета Безопасности — женщина, которая держала в руках больше нитей, чем кто-либо мог бы представить. И всё же… дома она снимала каблуки и становилась мамой.
Иной раз казалось, что Астрид повезло — редкий случай, когда оба родителя были не только влиятельны, но и по-своему любили.
Роксания давала дочери то, чего не знал сам Джонатан: мягкость, тепло, простую человеческую радость. Она возила её в парки, где тени качелей ложились длинными полосами на асфальт. Покупала игрушки, не поощряя капризы, но понимая желания. Дарила фильмы, мороженое, музыку, отголоски которых ещё долго жили в памяти девочки. Она была якорем — тем самым, что не даёт сорваться в шторме отцовского давления.
А потом… Поездка. Семейная. Никто не ожидал. И, может, именно поэтому всё случилось так быстро. Два выстрела. Чётких. Холодных. Без эмоций. Они не взяли ничего. Не требовали. Просто забрали. Роксания Нуар погибла, не успев сказать последнее слово. А Джонатан — железный, несгибаемый — остался с мёртвой женой на руках. И с дочерью, в которой осталась только половина света. Вторая ушла вместе с пальто, упавшим на грязный перрон.
После смерти матери Астрид будто захлопнула за собой дверь. Заперлась. Без стука, без объяснений. Молчание стало её языком, а вопросы — постоянным фоном. Один из них не давал покоя: почему?
Окончательный выбор пал на Университет 505 — место, о котором не говорят в открытую, но знают те, кто должен. ROTC-программа здесь — не просто подготовка офицеров, а воронка, через которую отбирают самых стойких, самых способных. Параллельно — юридическое направление, выстроенное как бойцовский ринг в судейской мантии: строгая этика, точные формулировки и холодная логика. И всё это — в одном флаконе.
Отзеркаленная пятёрка в названии — не до дизайнерская прихоть. Это будто скрытая метка, цифровая гримаса, которую поймёт только посвящённый. Говорят, в архивах университета хранятся дела выпускников, которые не фигурируют в открытых базах. А лекции по международному праву читают те, чьи имена гугл не знает. Здесь не учат — здесь перепрошивают.
Для Астрид это не просто шаг. Это — разлом между прошлым и будущим. Пока никто не догадывается, насколько далеко заведёт этот выбор.
Университет 505 с зеркальной пятёркой — не просто учебное заведение, а машина, плавно шлифующая из людей инструменты власти и дисциплины. Расположен на отдалённом участке старого промышленного района, здание будто вырезано из бетона и стекла одним резким, бесчеловечно точным движением. Пятиэтажные корпуса соединены переходами, окна бронированные, камеры наблюдения — не прячутся, а смотрят в упор. Ночью университет освещён так, будто ждет атаки с воздуха — маниакальная защита, словно напоминание: здесь не расслабляются. Никогда.
Студенческая форма — это отдельная история. Чёрные брюки с ровной складкой, белая рубашка, тёмно-синий китель с серебряными пуговицами и эмблемой: глаз с вертикальным зрачком, в который вписана зеркальная пятёрка. На первый взгляд — просто абстрактный символ, но чем дольше смотришь, тем сильнее ощущение, будто он смотрит в ответ. На плече — золотая полоса, если ты старше третьего курса. Ботинки начищены так, что отражают небо — пусть и мрачное. Форма не просто дисциплинирует — она врастает в человека. Студенты не носят её — они становятся ею.
Академические будни здесь — это не лекции под кофе и записки на полях. Это разбор кейсов до полуночи, военные построения в 5:00 утра, допросы-семинары с преподавателями, что служили в разведке. Здесь не спрашивают «зачем» — только «насколько быстро и точно». У каждого из студентов — номер, вместо клички. А в конце каждого месяца — «чёрная неделя»: испытания на выносливость, стресс и умение действовать в условиях, приближенных к боевым. Многие срываются, уходят. Те, кто остаётся, перестают быть просто студентами.
Астрид вписалась в эту систему как будто была рождена для неё. Не громко, не стремительно, а по-тихому, в своей привычной тени. И если поначалу она казалась просто замкнутой, позже стало понятно — она наблюдает. Запоминает. Ждёт своего хода. Самый трудный период настал внезапно — как холодный дождь среди пыльного лета. Ни она, ни те, кто ещё цеплялся за видимость порядка, не ожидали такого леденящего отношения к студентам. Но никто и не обещал тепла. Здесь не жалели, не утешали. Здесь ковали инструмент. Хочешь остаться человеком — ошибся дверью.
Один из профессоров — седой, с лицом, выточенным из старого камня — бросил фразу, от которой воздух в аудитории стал гуще:
— Не нравится? Никто не держит. Собирайте свои вещи и уходите. Это было ваше желание — находиться среди элиты.
Слова упали, как капли кислоты. Простые, но выжигали суть. Для Астрид это прозвучало как приговор, как хриплый шепот системы, в которую её втолкнули, словно в камеру под кодовым замком. У неё не было выбора. Никогда.
В академии не было «если», не было «почему». Только инструкции, только команды. Покой здесь был роскошью, которую никто не мог себе позволить. Каждая минута — проверка, каждый взгляд — как допрос. Камеры следили, даже когда не работали.
Астрид слушала молча. Глаза не дрогнули. Внутри всё горело, но пламя не видно — оно уходило глубоко, превращаясь в чёрный уголь. Она уже не боролась с системой. Она училась жить внутри неё. Тихо. Холодно. Методично.
Эта фраза профессора не обидела её — обида давно умерла. Как и наивность. Осталась только цель. А цель — это то, что делает человека опасным. Особенно, если человек — всего лишь тень, научившаяся выживать при свете прожекторов.
Отдельным страданием для Астрид стал Кай Маерс — фигура, будто вырезанная из самого ядра этой бесчеловечной академии. Старшекурсник с ледяным взглядом, манерами офицера и голосом, от которого звенела тишина в коридорах. В его окружении — такие же, как он, студенты-верховники, уверенные, что мир принадлежит тем, кто первый бьёт, а не тем, кто долго думает.
С первого дня между ними пошло что-то неправильное — не просто антагонизм, а напряжение, которое можно было резать ножом. Он видел в ней неуверенность, тени прошлого, слабость — а слабость здесь карали. Сначала были слова. Колкости, выверенные как команда к атаке. Потом — взгляды, в которых читался хищный интерес. А потом и открытые стычки: в коридоре, на плацу, даже в столовой.
Иногда казалось, что всё вот-вот выльется в нечто большее, чем просто словесная война. Кай испытывал границы допустимого — как офицер проверяет прочность крепости перед штурмом. Но и Астрид менялась. Тишина в ней становилась оружием, выдержка — бронёй, а память о боли — топливом. Он был холодом, она — льдом.
И никто из них не собирался уступать.
Учёба в университете далась нелегко — и никто не обещал, что будет иначе. С первых вступительных испытаний всё стало ясно: здесь не ждут, здесь отсеивают. Университет 505 не готовил к жизни — он готовил к войне. Даже если она была невидимой. Но всё имеет свой срок, и даже этот бесконечный, стальной период подошёл к концу.
Церемония выпуска — как отдельный акт милитаристского театра. Жесты выверены до миллиметра, форма выглажена так, будто гладили её под прицелом. Вчерашние студенты — теперь офицеры. Кто-то с улыбкой идёт к родным, кто-то — к тем, кто за годы стал ближе семьи. И лишь некоторые, как Астрид, отступают в сторону. Без адресата, без лишних движений. Она просто стоит и смотрит на толпу, выискивая лицо, которое не придёт. Не сегодня. Не сюда.
Джонатан не появился. Как и те, кого она однажды могла бы назвать друзьями. И пусть она не одна в этом одиночестве — это не облегчает боль. Здесь она не на поверхности. Она сидит глубже, греется в холоде, привычно пульсирует под рёбрами.
И вдруг — касание. Рука ложится на плечо. Слишком близко, слишком уверенно. В спину — тень. Астрид замирает, но не поворачивается резко. Она знала этот хищный жест. Кай Маерс. Всё тот же. Только теперь — не старшекурсник. Равный. Взгляды сталкиваются, и те, кто замечает эту сцену, будто затаивают дыхание — ожидая, что в этот раз всё закончится кровью.
Но нет. Вместо привычной перепалки — короткий, почти нейтральный разговор. Словно дуэль, в которой больше нет нужды. Кай бросает взгляд в сторону — и его компания втягивает Астрид в свой круг. Без вражды. Без лишних слов. Просто как констатация — теперь она одна из.
Для кого-то это было неожиданностью. Для кого-то — разочарованием. Но здесь, в Академии, выживают сильнейшие. Астрид не проиграла. Просто её вражда с Каєм — была не личной. Скорее — ритуальной. Проверка на прочность.
Сегодня — она прошла.
Салон автомобиля был настолько тихим, что Астрид слышала, как щёлкают её суставы, когда она сжимает пальцы. Кожа на сиденьях тёмная, почти чёрная, стекла — с сильным затемнением. Автомобиль скользил по улицам города без лишней вибрации, будто плыл сквозь бетон и сталь, как скальпель по телу спящего пациента.
Кай сидел рядом, но не слишком близко. Между ними было пространство — не физическое, а то самое, которое за годы учебы они так старательно выстраивали. Он смотрел вперёд, на дорогу, хотя не вёл. Просто сидел, задумчивый и будто слегка уставший.
— Ты изменилась, — сказал он вдруг, почти не глядя на неё.
Астрид повернула голову. Внутри неё всё ещё держался холод, как старый яд, который не убил, но и не ушёл.
— А ты всё ещё говоришь так, будто тебя это касается.
— Если бы не касалось, я бы тебя не посадил в машину, — отрезал он, но мягко. Без нажима. Она хмыкнула, устало, с ноткой сарказма.
— Или это новый способ отмечать выпуск? Забираешь в машину бывших врагов?
— Я не видел в тебе врага, Астрид. — Он повернулся к ней. Его взгляд был странно честным, почти без защиты. — Я видел того, кто держится, когда другие падают. Меня это… раздражало.
— Потому что ты привык быть единственным, кто не падает?
— Потому что ты была чертовски хороша в этом. А я привык смотреть сверху. А ты стояла рядом.
На несколько секунд повисла тишина. За окнами мелькали силуэты зданий, в одном свете — серые, в другом — мёртвые. В городе, где не было праздников, даже выпускной казался чем-то фальшивым.
— Знаешь, — начала она, не глядя на него. — В день, когда меня приняли, я подумала, что это шанс. А потом поняла — это приговор. И ты был его частью. - Он молча кивнул. Не отводя взгляда.
— Я знаю. — И добавил тише: — Может, теперь это шанс вернуть что-то.
— Что? — Голос её был жёстким. — Уважение? Время? Или ты вдруг решил быть хорошим парнем? - Он усмехнулся, беззлобно.
— Не-а. Я и дальше буду тем, кем был. Просто теперь ты не против меня. - Она прищурилась, смотря в его глаза. Там — ни намёка на игру. Просто факт.
— Я ещё не решила, Кай.
— А тебе и не надо решать. Просто останься рядом. Сегодня. — Он откинулся на спинку кресла, с лёгким выдохом. — Я не против быть не врагом. Начнём с этого.
Снаружи город казался выжженным, но внутри автомобиля — будто на мгновение стало чуть теплее. Астрид закрыла глаза на пару секунд, прежде чем откинуться так же. Спина к креслу. Взгляд — в потолок.
— Только не делай из этого привычку.
— Поздно, — тихо сказал он.
Машина ехала дальше. А город, как всегда, не обращал внимания.
Остаток времени с Каем мог бы показаться невыносимым — если бы он оказался тем же хладнокровным гадом, каким был в академии. Но что-то пошло иначе. Он говорил спокойно, точно, будто каждое его слово прошло через фильтр: не спровоцировать, не задеть, не дать ей закрыться. Как будто он был не Кай Маерс, а кто-то другой — более собранный, более вежливый, даже почти… заботливый. Почти.
Ресторан, в который он её привёз, был выбран безупречно. Ни камер, ни фоновой болтовни, ни лиц, от которых веет системой. Тихие столики в полутени, матовые стены, обслуживающий персонал будто из тени. Здесь не вспоминали о приказах. Здесь забывали, что когда-то у тебя был личный номер вместо имени.
— Тебе стоит почаще улыбаться, — сказал он, лениво крутя стакан в пальцах. — Иначе у тебя так и останется этот взгляд… как будто ты оцениваешь, кого убить первым.
Она подняла бровь, не улыбаясь.
— А ты бы хотел знать?
— Не особенно. Хотя… — он чуть наклонился вперёд, — если это я, хочу хотя бы понять за что.
— Слишком длинный список, — отрезала Астрид, глядя на него поверх бокала.
Он усмехнулся, как будто ждал именно такого ответа.
Все выглядело слишком аккуратно. Слишком по сценарию. Даже еда — как будто срежиссированная. Лёгкая, нейтральная, ничего отвлекающего. Астрид чувствовала: что бы это ни было — вечер, разговор, атмосфера — это не просто случайность. Это было подготовлено. Заранее.
— Ты всегда был таким? — спросила она, не глядя. — Или академия просто подчистила углы?
— Академия подчистила многое, — ответил он после паузы. — Но не всё. Некоторые вещи… остались.
— Например?
Он долго не отвечал. А потом сказал, очень спокойно:
— Я умею чувствовать, когда кто-то такой же, как я. Один против всех. Тихий, но не сломанный.
Внутри неё что-то дрогнуло. Едва заметно. Как будто он слишком точно попал в мишень.
Она отвела взгляд к окну. За стеклом — город, будто под куполом: светлый, неоновый, и при этом чужой. В нём не было дома. Не было ничего. Только система, приказы и ожидания, что ты станешь не человеком — механизмом.
И всё же этот вечер был… странно нормальным. Даже слишком.
Вот только внутри Астрид всё время стучала одна и та же мысль: что ждать дальше? Потому что в этом мире ничего не бывает просто так. Особенно — от таких, как Кай Маерс.
Джонатан пропал без вести — без письма, без сигнала, без прощания. Будто стёрт с карты реальности, словно и не существовал вовсе. Астрид не позволила себе роскоши рыдать. Она двигалась дальше, мелкими, выверенными шагами — как её когда-то учил отец. Без суеты. Без лишнего дыхания.
С годами воспоминания о детстве потускнели, будто выцвели под неоном большого города. Но одно осталось неизменным — боль. Та, что приходит при потере близкого. Она не утихает. Просто учишься жить с ней, как с тенью, которая никогда не отступает.
Каждое воскресенье — как часовой механизм — она приходила к могиле матери. Без слов. Без слёз. Просто стояла, будто доказывая вселенной, что ещё держится. Погода не имела значения. Состояние — тоже. Привычка стала чем-то вроде ритуала: один на один с прошлым. Это было её тихое бунтарство в мире, где эмоции считались слабостью, а память — обузой.
Имя её медленно, но верно начало ползти вверх по спискам, появляться в сводках, в шепоте переговоров, в полунамёках на закрытых собраниях. В тени оставаться стало всё труднее. Тень отступала, как и сама возможность оставаться невидимой.
С болью пришли и друзья. Не сразу — через словесные стычки, через сжатые кулаки и разбитые губы. Но именно так рождается настоящая дружба в этом мире: через кровь, пот и молчаливое уважение. Каждый отгул становился не просто наградой — окном в другой мир, где на секунду можно было выдохнуть, но не расслабляться.
Астрид не доверяла многим. И правильно делала. В этом мире доверие — это либо слабость, либо ловушка. А она давно решила: второй раз по-настоящему терять кого-то она не позволит.
Но, как в старой книге с пожелтевшими страницами и треском ломких корешков, — вместе с друзьями приходят и враги. История не меняется, просто актёры теперь в военной форме, с лицами, выжженными долгами и ненавистью.
«Пусть враги богатеют, а друзья не беднеют», — звучало почти как благословение, пока не стало напоминанием, что монету всегда можно бросить в другую сторону. И в этой игре ставки выше, чем кажется.
Враги Астрид были не просто сильнее — они были выносливее, хитрее. У них была информация, ресурсы и желание поставить её на колени. Послания с угрозами приходили редко — но метко. Без излишнего театра, просто строчка в досье, закрытое окно в квартире, крошечная царапина на броне автомобиля. Кто-то играл тонко. Кто-то знал больше, чем могла предположить даже она. И каждый шаг, сделанный ею, будто вызывал тень, что следовала чуть сбоку, дыша в затылок.
Кульминация не заставила себя ждать.
Попытка убийства была продумана почти безупречно: не в переулке и не в горячей точке — а на парковке, в час, когда город казался застенчиво живым. Всё было быстро, точно, без пафоса. Лезвие — не выстрел. Тишина — не взрыв. Почерк кого-то, кто знал, как обращаться с холодом. Но промахнулись. Или не добили. Или… не планировали убивать?
Она выжила. Но осталась вне игры.
Пока. Потому что Астрид никогда не сдаётся — она просто уходит в тень, чтобы вернуться, когда время будет её.
Пленяющая своей красотой, сковывающая холодом — добро пожаловать в Исландию.
Огрубевший, выцветший Бостон остался в прошлом. Здесь всё другое. Рейкьявик — будто вытесан из льда и ветра, и каждая улица дышит отчуждением, пряча в себе что-то первобытное. Не город, а воспоминание о чём-то недосказанном. Я шла по этой улице, как по минному полю. Казалось бы — просто визит. Просто увидеться. Но с каждой ступенью к её порогу внутри всё сжималось. Я всегда умела держать лицо. Всегда знала, что эмоции — это слабость, и слабость стоит дорого. Но не сейчас. Сейчас — дрожат пальцы. Сейчас — трескается голос. Сейчас — я не агент, не дочь офицера, не тень прошлого. Я — сестра.
«Ты не можешь сломаться.» Вечно этот голос. Тот, что с детства учил: «Соберись. Подними подбородок. Не вздумай реветь». Но когда дверь открылась, и я увидела её — маленькую, сильную, упрямую — всё это исчезло. Словно в груди что-то сорвалось с цепи. Я стояла перед ней, в пальто матери. И чувствовала себя девочкой. Просто старшей сестрой, которая слишком много потеряла, слишком долго молчала и, возможно, слишком поздно пришла. Как долго я это откладывала? Внутри меня — архив из неотправленных писем, несказанных слов, недозвонившихся номеров. А ведь я могла. Могла сказать раньше. Могла приехать раньше. Но не сделала. Потому что боялась. Потому что иногда легче выйти в огонь, чем в дом, где тебя ждёт взгляд, полный ожидания. «Ты сильная, да. Но не в этом.» Ты умеешь штурмовать, ломать, выбивать. Но признать, что скучаешь? Что любишь? Что боишься — по-настоящему боишься — потерять её снова? Нет. Этому тебя не учили. Я подняла глаза. Её взгляд. Пронзительный, цепкий — как у мамы. И всё, что было бронёй, рассыпалось. “Придёт время — и ты больше не будешь одна.” Я больше не дам себе права исчезать. И если кто-то спросит меня потом: «Зачем ты поехала в Исландию?» Я не скажу ничего про боль, про страх, про долг. Скажу просто: «Потому что она — мой дом. И я хотела убедиться, что он всё ещё на месте».
- Из личного дневника Астрид Цирендор, 2022 год.
Из холодного, вечно серого Бостона, пропитанного не физическим, а ментальным морозом, она перебралась в Лос Сантос — город, который играл в лето даже в декабре. Солнце, пальмы и безразличие. На первый взгляд — новая жизнь, на деле — просто следующий виток на спирали. Каждый её шаг был выверен, каждое движение — будто ход на шахматной доске, где никто не знает, сколько фигур она уже убрала.
С переездом старые проблемы будто бы исчезли… или просто затаились, свернувшись клубком, как змея в траве. Пока — всё хорошо. Но Астрид никогда не верила в “хорошо”. Стабильная работа.
Работа в отделе кибертехнологий — это не про экраны и клавиши. Это про контроль. Про тишину, в которой слышно, как по сети крадётся угроза. Астрид отвечала за программную составляющую внешнего контура защиты — цифровую броню, которую никто не должен был пробить. Она не писала код — она вырезала его скальпелем, отсекая лишнее. Всё работало, как выстрел — точно, хладнокровно, без права на осечку. Система, с которой она работала, была живой. Дышала. Смотрела. Каждый её модуль — как нерв. Каждый сбой — как укол. Астрид знала, где искать слабое место, потому что в ней самой таких не осталось. Она не защищала людей — она оборачивала их цифровыми стенами, через которые не проходил даже шёпот. Иногда ей казалось, что она стала частью системы — не оператором, а узлом. Чужим среди своих. Призраком в проводах. И всё же… это была её территория. Мир, где всё подчинено логике, правилам и тишине. А всё, что выходит за рамки — подлежит уничтожению. Астрид не просто обслуживала систему — она её чувствовала. Схемы безопасности, прокси-щиты, вирусные заглушки — всё это для других звучало, как набор терминов. Для неё — как органы живого организма, где каждая строчка кода отзывалась в ней будто пульсом. Она не любила камеры. Не доверяла микрофонам. Всё, что могло собирать, могло и утекать. Поэтому ее методы были точны до абсурда. Локальные ядра, ручная верификация, сигнальные алгоритмы, способные отличить человека от подделки быстрее, чем камера моргнёт. Она создавала системы, которые не «реагировали» — они предугадывали. Опасность не приходила — её уже ждали на входе, с открытым журналом логов и загнанным в угол трояном. В кибернетической среде её называли Снежный Контур. Ник — неофициальный, но закрепившийся. Потому что её защита обжигала холодом — настолько чистым и хищным, что атакующие чувствовали не отпор, а презрение. Как будто сеть сама отказывалась их пускать. И всё потому, что она вживляла в свои системы не только интеллект. Она вживляла туда часть себя. Свою
Небольшая, но уютная квартира с окнами на закат. Свежезаваренный кофе, шум улицы, в котором не слышно выстрелов. Мир стал тише — или она научилась выключать звук.
И всё же, в этом новом городе, в этих новых улицах, в этих незнакомых лицах — осталась одна знакомая деталь: она. Та же Астрид, только молчаливее, холоднее. И когда она уступала — это была не слабость, а отступление, чтобы снова ударить. Только теперь — из тени.
